Очевидец. Никто, кроме нас - Николай Старинщиков

Предложение было дурацким, но за неимением лучшего, я согласился. Мы вышли из его кабинета, спустились вниз и едва не в обнимку прошли площадью к штабу РУВД: «зеркальная комната» располагалась именно там – в специально оборудованном помещении.

Следователь завел меня в небольшую комнату, усадил перед стеной с экраном и вкратце объяснил, чем я должен здесь заниматься, сидя за столом. Передо мной находился микрофон, видеокамера и еще какая-то аппаратура.

– Твой голос будет изменен, – пояснил следователь. – Я сделаю запись на видео, чтобы предъявить суду, так что уж ты постарайся. И не делай самостоятельных телодвижений – сиди, пока я тебя отсюда не заберу. Запомни, о тебе знаю только я.

– И еще Пеньков.

– Кто? Ах да, прокурор тоже знает, хотя это не имеет никакого значения.

За стеной послышалось шевеление.

– Уже привели? – удивился я.

– Это понятые, – пояснил Вялов. – Сначала мы проведем опознание, а потом, когда понятые уйдут, проведем очную ставку. При опознании будут сидеть трое человек, таких же по возрасту, в одинаковой одежде. И даже цвет волос у них будет одинаковый.

Он говорил банальные истины, о которых все знают из фильмов. Однако со мной это было впервые, и меня слегка потряхивало от напряжения.

– Не мандражируй, Коленька, – похлопал меня по плечу Вялов. – Пусть его самого колотит, а мы на него вместе посмотрим.

Он вышел из комнаты и вскоре образовался по ту сторону экрана. Вдоль стены стоял ряд стульев – на них сидели трое мужиков лет под тридцать, среди которых я узнал Пашу. Из него словно бы выпустили воздух, а на лицо наделю маску послушного гражданина. Верьте мне, люди! В том числе присяжные заседатели! Перед вами жертва несправедливости.

Вялов сел за стол, уставленный аппаратурой. Справа от него находился еще один зеркальный экран, за которым, вероятно, находились понятые, потому что в комнате, где сидел обвиняемый, их не было. Зато тут же сидели, блестя лысинами, трое защитников – они сидели задом ко мне.

– Сегодня мы проведем опознание обвиняемого, – объявил Вялов и стал знакомить участников следственного действия с их правами и обязанностями. Потом предупредил меня об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и дачу заведомо ложных показаний – его голос звучал из динамика.

Я ответил, глядя в камеру, что от дачи показаний не отказываюсь и расскажу все так, как видел собственными глазами.

– У нас ходатайство, – дернулась передо мной одна из голов. – Мы желаем видеть свидетеля, задавать ему напрямую вопросы – так поступают во всем цивилизованном мире…

– Действительно, – поддержал второй. – У нас принцип состязательности… Он нарушен, и мы не можем защищать обвиняемого при таких обстоятельствах, поскольку не видим свидетельских глаз – может, он врет.

– Лапшу вешает… – добавил чей-то невидимый голос.

– Вот именно.

Тройка напрашивалась на комплемент, но я промолчал.

– Еще ходатайства имеются? – спросил Вялов. – Нет? Тогда запишем ваше ходатайство в протокол.

Он придвинул к себе клавиатуру компьютера, наклонился и стал щелкать по клавишам. Потом распрямил спину и объявил, что ходатайство, как не имеющее под собой основания, отклоняется.

– Но как же, – произнесла одна из голов.

Но следователь был неумолим.

– Закон делает приоритетной задачу защиты потерпевших и свидетелей, так что пора бы знать, – сказал он. – А теперь приступим к опознанию.

Вялов посмотрел в мою сторону и продолжил:

– Вопрос очевидцу происшествия. Знаете ли вы лиц, сидящих перед вами? Если знаете, то при каких обстоятельствах познакомились?

– Из троих я знаю только одного, сидящего посередине. Его фамилия – Коньков Павел, по кличке Биатлонист. О нем я узнал одиннадцатого февраля.

– По каким приметам вы его узнали? – задал наивный вопрос следователь.

– Этого борова трудно не узнать, – произнес я, внутренне содрогаясь. – У него на харе написано, что он животное.

Один из лысых обернулся, бегая глазами по зеркальному экрану, но ничего не увидел. И стал орать, что он протестует. Остальные его поддержали.

– Петр Иванович, Петр! – поднял обе ладони Вялов, называя меня вымышленным именем. – Мы же договорились. Я вас понимаю – вы сами едва не стали жертвой, но всё же – скажите! По каким конкретно приметам его узнаёте?

– По носу. Такие носы бывают у спортсменов, а также у людей кавказской национальности, хотя, говорят, такой национальности не существует.

– Можете пояснить?

– Такими носами хорошо дышать при беге на дальние дистанции.

– А! Понятно. И еще по каким приметам?!

– По строению черепа, – вновь не выдержал я. – Подобным рылом хорошо зарываться в землю либо в снег.

Двое статистов, что сидели по бокам от Паши, льше ничего вам сказать не могу. ись. при беге на долгие дистанции. ет.

е где-нибудь. комились. жет, ночи одиннадцатого февраля. н весело ухмылялись.

– Он это был! – выкрикнул я. – И зовут его Паша Коньков! Больше мне нечего вам сказать!..

– Вот и хорошо, свидетель, так и запишем, – согласился следователь и вновь принялся щелкать кнопками.

– Конечно, – продолжил я, – он изменился с тех пор, похудел. Но это он…

Теперь это был уже не кабан. И даже не поросенок. И это радовало. Паша переживал за собственную шкуру. И оттого исхудал до крайности.

Покончив с опознанием и собрав со всех участников их подписи, Вялов приступил было к очной ставке, но адвокаты заупрямились. Им потребовался перерыв – покурить, сбегать в туалет, а также поговорить с подзащитным относительно тактики дальнейшего поведения. У них это на лицах было написано.

– Хорошо, – вынужденно согласился следователь. – Через пять минут собираемся. Конвой!

Дверь отворилась, и в помещение вошли трое парней в милицейской форме. На Пашу надели наручники, вывели в соседнюю комнату.

Почти через час началась очная ставка. Паша гундосил про то, как его, безвинного человека, милиция привезла в ближайший лес.

– На этом месте подробнее, пожалуйста, – требовал Вялов. – Привезли, значит, в лес… В какой, если не секрет? И что было дальше?

– Стали унижать мое мужское достоинство, – продолжал Паша. – Что я как бы гомик… Типа, до сих пор не женат…

– Вот оно что, – ухмылялся Вялов. – Гномик?

– Гомик, – поправил Паша. – В том смысле, что голубой.

– Понимаю. Продолжайте…

И Паша продолжил. По его показаниям выходило, что потом его опустили в снегу на четыре конечности и заставили нюхать дорогу.

Следователь качал головой.

– Для чего дорогу-то? – серьезно спрашивал он.

– Вроде, вместо овчарки, – пояснил Коньков.

– Этот момент понятен, хотя раньше вы говорили немного иначе. Вас поставили к стенке и хотели расстрелять за неповиновение.

– Это уж как бы позже, потому что сначала с меня просили бабок – я ведь предприниматель. У меня коттедж, и всем кажется, что на таких, как я, можно нажиться…

С грехом пополам Паша обрисовал картину посещения леса и, наконец, приступил к описанию преступления. Тут у него вообще все гладко вышло. Тем более что ничего придумывать особо не приходилось. Поняв, что вырваться из милицейских уз ему не удастся, Паша открыл стрельбу. Выходило, что перед этим ему грозили гестаповские застенки – с пыточной камерой, средневековой дыбой и другими инструментами для членовредительства, включая «испанский сапог», а также тиски, надеваемые на голову.

После Пашиных показаний мне предложили задать ему вопрос. И я спросил у фантаста, где находится тот лес, в который его возили на «поправку» здоровья.

– Кажись, это было за Майской горой. – Паша напряг лицо. – Точно. Именно там, потому что мы ехали через переезд, и я его запомнил. Потом повернули вверх – мимо моего коттеджа.

– А куда именно? Налево или направо? – спросил следователь.

– Налево.

– Но там же строения.

– Если оттуда ехать, то будет налево, – крутил Биатлонист.

– И сколько вы там находились? – снова спросил я.

– Около часа, – уверенно ответил Паша.

Это походило на дурной спектакль. Главный герой и его режиссеры никуда не годились. Мои показания были иными, включая момент стрельбы. И это совпадало по времени.

Как бы то ни было, адвокаты битый час мусолили тему поездки в лес, с серьезным видом задавая поочередно то мне, то Конькову одни и те же вопросы. Это походило на выкручивание рук. Вялов терпел до тех пор, пока один из них вдруг не заявил, что подзащитного, вероятно, в лесу изнасиловали, пустив по кругу.

– Очная ставка закончена, господа, – холодно произнес Вялов. И добавил: – Обвиняемый лично ничего об этом не говорил, тогда как вы откуда-то взяли. Закончим на этом. Ходатайства?

Ходатайств не было.

– Вопросы?

Защитники опять промолчали.